VIVOS VOCO: И.Т. Расс, И.Т. Расс, "Жил-был профессор" (К 100-летию Т.С. Расса)

Жил-был профессор
К 100-летию со дня рождения Т.С. Расса

Ирина Т. Расс,
доктор геолого-минералогических наук
Институт геологии рудных месторождений, петрографии, минералогии и геохимии РАН

Ирма Т. Расс,
доктор биологических наук
Теоретический центр проблем физико-химической фармакологии РАН

Папа жил долго - почти век. Себя он представлял следующим образом: в Институте океанологии есть две достопримечательности - чучело латимерии на первом этаже и Теодор Саулович Расс на пятом. Вот так, не отделяя себя от института и всегда работая, он и прожил свой век.

Родился он 3 декабря 1904 г. в г.Кременце Волынской губернии (ныне Тернопольская обл., Украина). Его родители - Саул Петрович Расс и Адель Абрамовна, урожденная Голодец, получившие высшее медицинское образование в Германии, с 1908 г. жили в Москве, на Знаменке. Врачи-евреи имели право жить вне черты оседлости, а их дети - Гриша (1901 г. рождения), Тема (1904, в будущем Теодор Саулович) и Полина (1905 г.) получали таковое по специальному разрешению московского градоначальника в ответ на прошение “лекаря-еврея”. Тема, например, учился в гимназии Н.П.Поповой, откуда и знал необходимую ему в будущем латынь. После революции гимназию преобразовали в Трудовую школу №38 II ступени, которую папа и закончил в мае 1921 г. Из всех послереволюционных партий Теме по названию нравилась партия Трудовиков. Дворник их дома в политическом диспуте с мальчишкой выражал надежду, что вернется Царь-батюшка и всех жидов перестреляет (правда, для родителей Темы, которые занимаются богоугодным делом, делал исключение).

Теодор Саулович Расс. 1904-2001.

Работать начал в 16 лет: давал уроки; летом 1920 г. был чертежником в Самаре, куда поехал с отцом, командированным в госпиталь Красной Армии ординатором; по окончании школы - заведующим личным столом в Мосгуботделе союза Всемедикосантруд. В 1921 г. по ходатайству этого союза был принят на биологическое отделение физико-математического факультета 1 МГУ. Едва поступив в университет, стал членом студенческого отряда помощи голодающим и дежурил на Брянском вокзале для разгрузки приходящих с фронта эшелонов с ранеными, умершими и больными сыпным тифом. Летом 1923 г. работал в совхозе под Каширой и на Кубани в совхозе “Охун”, откуда привез в качестве жалованья 1/2 пуда чернослива, 1/2 пуда груш, 10 фунтов фундука. Зимой два раза в неделю демонстрировал микроскопические препараты в Союзе строителей (4 рубля за сеанс). А потом всю жизнь была работа по специальности, которую он выбрал - РЫБЫ, потому что “…рыбы - интереснейшая и, пожалуй, самая разнообразная группа позвоночных животных. Рыб… в два с половиной раза больше, чем птиц, втрое больше, чем лягушек, ящериц и змей, вместе взятых, в шесть раз больше, чем млекопитающих! Рыбы бывают в длину от 11-12 миллиметров (промысловый филиппинский бычок, 70 000 штук которого идет на килограмм) до 12-18 метров и свыше 13 тонн (китовая акула)”.

Разрешение на жительство. 1914 г.

В своей дипломной работе исследовал строение головного мозга костистых рыб Баренцева моря (банки с “мозгами Теодор Саулыча” много лет хранились у нас дома). После университета в 1925 г. в течение года был единственным сотрудником промыслового отдела Мурманской биологической станции. Его первая статья - про камбалу, один из видов которой он нашел впервые в Кольском заливе. Будучи аспирантом НИИ зоологии при МГУ (1926-1929), каждое лето ездил в экспедиции на Баренцево, Белое, Каспийское, Японское моря, на Аму-Дарью, в дельту Волги. Зимой в институтах и зоомузеях Москвы и Ленинграда обрабатывал и обобщал летние “уловы”. Всю жизнь он хранил благодарную память о своих университетских учителях - А.Н.Северцове (по сравнительной морфологии), Л.А.Зенкевиче (по общей биологии), Л.С.Берге (по ихтиологии и биогеографии) - говорил об этом на ученом совете, посвященном своему 95-летнему юбилею.

Сразу после аспирантуры работал старшим научным сотрудником в Государственном океанографическом институте (ГОИН), который позже стал Всесоюзным институтом морского рыбного хозяйства и океанографии (ВНИРО). Там организовал мальковую лабораторию по изучению икры и мальков рыб и такие же - при Астраханской и Гурьевской станциях, при Керченском институте морского рыбного хозяйства и океанографии. В 1934 г. на пяти экспедиционных судах была проведена общая мальковая съемка Северного Каспия. Для сбора материала папа сконструировал специальный бим-трал [1].

В 1938 г. за 19 научных публикаций, без защиты, Т.С.Рассу присудили ученую степень кандидата биологических наук, а в 1940 г. он защитил докторскую диссертацию “Исследование ранних стадий развития некоторых костистых рыб Баренцева моря” и стал профессором.

* * *

В мае 1941 г. папу командировали во Владивосток, Посьет, Петропавловск-Камчатский для подготовки комплексных исследований дальневосточных морей. Война застала его на Камчатке, и он немедленно прибыл в Москву. В августе 1941 г. сотрудников ВНИРО (профессоров и/или негодных к военной службе) с семьями, в том числе и нас, эвакуировали в Астрахань.

Через год по вызову ВНИРО папа вернулся в Москву для работы над атласом “Промысловые рыбы СССР” [2], который создавался по распоряжению А.И.Микояна, тогда зам. председателя Совнаркома (правительственное задание - 1940 г.). Т.С.Расс как организатор и главный редактор регулярно докладывал министру рыбной промышленности А.А.Ишкову о состоянии работы: столько-то рисунков готово, столько-то статей написано, а необходимо еще столько-то. Два огромных тома - альбом великолепных цветных рисунков (230 листов) и 787 страниц описания видов (папиных статей 41 из 73) - были изданы в Лейпциге в 1949 г. к юбилею Сталина. За эту работу коллектив авторов и художников почти получил Сталинскую премию, однако некий “доброжелатель” написал “куда следует” о приверженности Расса вейсманизму-морганизму, и на всякий случай премию давать передумали.

К тому же, в 1948 г. вышла маленькая (всего 64 страницы) книжечка Расса “Мировой промысел водных животных” [3], “исключительная по ценности сводка мирового промысла водных животных. Чрезвычайно насыщена фактическим материалом, великолепные рисунки. Ни в нашей, ни в иностранной литературе не имеется работы, дающей столь полную картину мирового промысла водных животных.” (из отзыва Л.Зенкевича и Г.Никольского, 1945). Впервые мировые уловы были подсчитаны дифференцированно по наиболее важным семействам и видам рыб и беспозвоночных (подобные сводки стали выпускаться в Ежегодниках FAO - Food and Agricultural Organization в ЮНЕСКО при ООН - только с 1950 г.). Но в этой работе сообщалось, что Советский Союз занимает пятое место в мире по моторизации флота, и в 1949 г. книгу изъяли из продажи и библиотек как содержащую “вредные и аполитические установки” и также за приверженность автора вейсманизму-морганизму [4].

Известный пятый пункт в паспорте определял папину жизнь и работу: в зависимости от отношений нашей страны и Израиля он был то выездным, то невыездным. В частности, его не пустили в Австралийский рейс, научным руководителем которого он был и который планировал и готовил, под совершенно вздорным предлогом - отсутствие в выездном деле еще двух фотографий. Допущенные в рейс сотрудники держали его в курсе работы: присылали ему длинные отчеты (из портов) и постоянно - радиограммы.

Одно время Т.С.Расс был экспертом ЮНЕСКО. Эксперты ЮНЕСКО выбираются в количестве пяти человек из разных стран сроком на пять лет. Папа проработал в этом качестве два года. Когда оказалось, что из всех экспертов только англичанин не был евреем, Расса отозвали, не считаясь с необходимостью уплатить немалую неустойку (вероятно, с целью предотвратить сионистский заговор). Добро бы он был партийным, так ведь нет. Просто он успел стать специалистом: его первая научная статья вышла в 1926 г., а первая на немецком языке - в 1929 г.; через год был уже заведующим мальковой лабораторией во ВНИРО, и в 1940 г. - доктором наук и профессором. И все это до того, как партийность стали считать обязательной для административной должности. В конце 70-х папе оформляли звание заслуженного деятеля науки столь долго, что он, готовя в очередной раз необходимые бумаги, отметил, что заслужить было гораздо легче. А дело было в том, что на такие звания существовала разнарядка, и он не подходил то по возрасту, то по беспартийности, то по происхождению.

* * *

Надо, однако, написать о маме *, ведь именно она обеспечила папе счастливую возможность заниматься исключительно тем, что его интересовало.

* Ирина Николаевна Верховская, родилась в 1907 г. в Ленинграде и умерла в Москве в 1974 г. от рака. Доктор биологических наук, радиобиолог, пионер в использовании меченых атомов в биологии. Работала в Институте биофизики АН СССР до его перевода в Пущино, а затем в Институте биохимии, где заведовала лабораторией и вела изотопный практикум, почти организовала Центральную изотопную лабораторию как самостоятельный академический институт.

Познакомились они в 1929 г. на Мурмане (мама тогда была студенткой из группы экспериментальных зоологов МГУ) и через год поженились. Первая из нас родилась в 1934 г., вторая - в 1940 г. Мама организовала нашу семейную жизнь таким образом, что в детстве старшая просто побаивалась папы, а младшая накрепко усвоила основное правило: “тише, дети, тише, папа снял сюртук” - это означало: папа работает… Помнится стихотворение, сочиненное лет в семь-восемь: “Нет большего счастья, чем быть одному - так думает папа, как знать, почему”. Мама его очень хвалила за правильное отношение к папиной работе - не мешать, которое в доме было определяющим. Маминой энергии хватало и на научную работу, и на общественную (председатель месткома, когда председателем месткома еще мог быть беспартийный человек, и народный заседатель в суде, где ей удалось восстановить с компенсацией на работе четырех евреев, в позорные годы “борьбы с космополитизмом”), и на семью и на хозяйство. Папа говорил: “англичане имеют массу временных глагольных форм - к такому-то времени действие закончено, или в такое-то время действие продолжается, начавшись гораздо раньше…, но у них нет формы, подходящей для мамы - действие прошло, а время еще не начиналось”.

С женой И.Н.Верховской. 1932 г.

Папино участие в домашних делах и бытовых неурядицах ограничивалось тем, что все, что он зарабатывал или получал (например, пайки по распределению), “закладывал в клюв и приносил домой”, по словам мамы, “был пеликаном. Единственно, до чего был жаден - это до работы”. Мама его, конечно, идеализировала, потому что ни детям, ни внукам не удавалось выпросить у него ни кохиноровский карандаш, ни колонковую кисточку, а уж если на своем письменном столе он вдруг не находил ластик, была трагедия с воздеванием рук и воплем: “Загубили ластик!” - просто скаредный был на всякую канцелярскую принадлежность. А пеликаном, действительно, был. В эвакуации в Астрахани его, московского профессора, первое время кормили неплохо в Асрыбвтузе, и он ежедневно приносил свой обед (в алюминиевой баночке икру и сырники) нам - детям. В 1991 г. в Москве были сложности с продуктами - очереди за мясом, маслом, яйцами, и порой даже за хлебом. Мамы уже давно не было, и одной из нас приходилось вести папино хозяйство и, в частности, готовить (а предварительно добывать) еду. Приносишь ему котлеты, или что-то другое мясное, а он говорит: “может, это надо Тому (собаке) - ведь он хищник и не может без мяса, а я могу”.

Его кредо было: “одни люди работают, чтобы есть, а другие едят, чтобы работать”, и он принадлежит к этим другим. В еде-питье был крайне неприхотлив и ел что дадут. Но бывали и исключения. Так, будучи в 1996 г. в Израиле на Тивериадском озере (море Галилейском), из профессионального интереса настоял на заказе эндемичной рыбы тиляпии, несмотря на ее дороговизну. Пришлось взять одну порцию этого эндемика на двоих, чтобы уложиться в бюджет.

Папа привыкал к вещам, и мама с огромным трудом могла убедить его купить или сшить костюм. Мы справлялись с этой задачей только вдвоем после полутора, а то и двух месяцев дебатов, с применением обидных аргументов: “Папа, при взгляде на тебя у людей возникает желание тебе материально помочь”. На что он возражал: “Что ты глупости говоришь? - мне никто этого не говорил…”

Довольно редко маме удавалось уговорить папу использовать какое-нибудь воскресенье или часть отпуска для “гигиены умственного труда”. Отдыхать соглашался только в санатории Узкое. Во-первых, близко (и можно ездить на ученые советы или на заседания Ихтиологической комиссии, Общества испытателей природы или Гидробиологического общества); во-вторых, приличная библиотека (имелась даже подписка National Geographic). Кроме того, в Узком был широкий круг общения с учеными других профессий, например, с физиологом Е.М.Крепсом и его женой (их отдых неоднократно совпадал), с которым было давнее знакомство (с Мурмана), совместные рейсы и взаимное уважение [5]. В Узком же познакомился с биофизиком М.В.Волькенштейном, и из их тамошних разговоров о биологическом виде, который, как и индивидуум, появляется, растет, стареет и умирает, потом сложилась научная статья [6].

Папа был доброжелателен и умел слушать. Иногда это занимало телефон часа на полтора, а на мамины упреки папа кротко возражал: “Что ты хочешь - у нее (у него) дар речи”. На самом деле просто ему самому было интересно. К науке, к научной работе относился с огромным пиететом и не терпел шуток на эту тему. В каком-то рейсе ему не везло: раз за разом трал приходил пустой; он терпеливо топтался на палубе в ожидании следующего, и наконец трал что-то принес. Папа кинулся к нему и обнаружил обглоданный скелет селедки, во рту у которой была записка “Теодор Саулыч Расс в море трал бросал не раз; он крутил, крутил лебедку, наконец, поймал селедку”. Это устроили специалисты-бентосники (и в их числе Н.Г.Виноградова), которых папа тут же возмущенно обозвал “бентоСВинками”, а потом корил себя за несдержанность, опасаяясь, что они могут обидеться.

Был такой эпизод. Жил у нас кот Витя, которого во время очередной борьбы с бешенством записали в домовую книгу под фамилией ответственного квартиросъемщика (мамы, Верховской). Так Витька обрел фамилию, прописку, и родственников: маму и нас - сводных сестер. А в это время была Всесоюзная перепись населения (1958). Переписчица пришла днем, когда мы были дома одни и охотно и весело морочили ей голову, рассказав про папу - профессора, маму - доктора наук, нас обеих - тогда студенток МГУ, и нашего сводного брата Виктора, которого мы “отправили” в духовную семинарию, так как он, мол, будущий служитель культа. Увеличив тем самым население Советского Союза на одну мужскую единицу, да еще нестандартной профессиональной ориентации, мы, довольные собой, вечером за ужином рассказали родителям о нашей проделке. Мама развеселилась, а папа неожиданно рассвирепел и на нее накричал: “Народили дур (дурам тогда было 23 и 17). Я тебе говорил, детей не надо!”. Потом снизошел до объяснения, что перепись, мол, дело серьезное, и если каждый опрашиваемый будет резвиться, то возможные последствия трудно оценить.

В 1968 г. в доме одной из нас появились черные тараканы, и папа мечтательно вспоминал, что в студенческие годы он бы дорого платил за каждого, поскольку из них получаются прекрасные препараты, на которых видны все системы органов - мышечная, нервная, пищеварительная… Правда, на предложение доставить ему этих тварей бесплатно аргументировал свой отказ тем, что он и так помнит все эти системы, и не только тараканьи, и может нарисовать. Папа, правда, умел рисовать хоть мозги, хоть позвонки и помнил (подписывал) их латинские названия. Однако свои художественные способности ценил невысоко и предпочитал, чтобы рыбы в атласе (1949), в томе “Рыбы” (“Жизнь животных”, т.4, 1971 и 1989) [7] были нарисованы более профессионально.

* * *

С одним из лучших советских художников-анималистов, биологом Николаем Николаевичем Кондаковым (1908-1999) папа подружился на Мурмане в конце 20-х годов и постоянно привлекал его к работе, часто выручая из непростых обстоятельств художнической жизни. Во время войны он спас Коле жизнь: сумел организовать через А.А.Ишкова срочный вывоз на самолете погибавшего от дистрофии Кондакова, буквально “в одеяле”, из блокадного Ленинграда [8] для работы над атласом “Промысловые рыбы СССР”. Кондаков рисовал не только научные рисунки и многие из них дарил папе. Глядя на изображение фаз развития водных животных (Русалочек и Водяных), от икринок до взрослых особей, папа каждый раз радовался.

Рисунки Н.Н.Кондакова. Вверху - автопортрет, внизу - фазы развития Водяного.

С ихтиологом Евгением Петровичем Рутенбергом (1901-1982) они стали друзьями также на Мурмане, в бытность свою там аспирантами. Вместе были в экспедициях и всю жизнь постоянно переписывались, поскольку папа жил в Москве, а Евгений Петрович (для нас с самого рождения “дядя Жека”) - в Ленинграде. Дядя Жека был сыном Рутенберга - эсера (участника убийства провокатора попа Гапона), который по личной договоренности с Лениным покинул Советскую Республику и сначала был у Горького на Капри, потом в Палестине, где организовывал университет (Технион) в Хайфе [9], а затем обосновался в Англии. В начале 30-х годов, после аспирантуры и работы на Дальнем Востоке, дядя Жека три года работал на Плимутской станции (в Англии) и вернулся в Ленинград в крайне неподходящее время - после убийства Кирова. Вернулся к вдребезги разбитому корыту: жена с ним заочно развелась и на работу по специальности устроиться не удавалось. Естественно, жизнь Рутенберга в Советском Союзе при такой родословной и таком начале научной карьеры профессионально была менее успешной, чем у папы. Кандидатскую диссертацию по терпугам ему удалось защитить нескоро. В его биографии была и работа служителем Ленинградского зоопарка, и на Командорах в питомнике норок, которых разводили на корм котикам, и ссылка на лесоповал (где он заболел туберкулезом), и работа переводчиком в Институте внутренних морей и в Институте защиты растений, и неизбывная тоска по морским рыбам, по плаваниям в морях и океанах. Его вторая жена Екатерина Тимофеевна Лыхина (физиолог, сотрудница Бехтерева) и наши родители были в числе немногих оставшихся неизменно и бесстрашно “знакомыми” из прошлой его жизни. Папа привлекал его как специалиста к написанию целого ряда статей в “Жизни животных” и в других изданиях, где имел такую возможность. У них были общие интересы и помимо науки: оба собирали монеты и марки с рыбами, разыскивали их и дарили друг другу.

А с гидробиологом членом-корреспондентом АН СССР Вениамином Григорьевичем Богоровым (1904-1971), Венькой, знакомы были с детства, а подружились на первом курсе, когда “инициативный студент” Расс, только что поступивший на биологическое отделение, записывал желающих на практикум по зоологии беспозвоночных [10]. После первой сессии вместе готовили препараты, в частности, калянусов для практических занятий. Потом работали в Плавморнине (Плавучем морском научном институте), плавали на “Персее” - экспедиционном судне. Оба испытывали благоговейный восторг перед морем, вдохновивший даже вполне уравновешенного папу на отчет о работе, например, 69-го рейса “Персея” в дилетантских стихах. Богорова вместе с Крепсом в 1930 г., как и Рутенберга, командировали на морскую биологическую станцию в Плимут, но его возвращение было благополучным. Богоров стал заведующим лабораторией питания рыб с одновременной работой в отделе планктона ВНИРО, и в 1940 г. - доктором наук и профессором.

В 1939 г. после возвращения из экспедиции на Северный полюс был избран академиком и назначен первым заместителем начальника Главсевморпути П.П.Ширшов. Он обратился к Богорову за помощью в обработке привезенных со льдины уникальных проб. У молодых профессоров появилась идея создания специальной комплексной Океанографической лаборатории в системе АН СССР. Тогда директор ВНИРО И.И.Месяцев был отстранен от должности, и в институте стали заниматься главным образом внутренними морями. Вице-президент АН СССР О.Ю.Шмидт на заседании Отделения геолого-географических наук предложил организовать в составе Отделения Океанографическую комиссию (на ее заседаниях присутствовали академики В.И.Вернадский, П.П.Ширшов, А.А.Григорьев; члены-корреспонденты Б.Л.Исаченко, В.В.Шулейкин; профессора Л.А.Зенкевич, И.И.Месяцев, В.Г.Богоров, Т.С.Расс, А.П.Виноградов, Г.Ю.Верещагин). П.П.Ширшов представил эту комиссию как организацию, изучающую океан в целом, весь Мировой океан, и в марте 1941 г. Президиум АН СССР утвердил Ширшова директором Океанологической лаборатории (с 1942 г. - института), и его заместителем - Богорова.

Какое-то время папа мог работать в Институте океанологии только по совместительству, а постоянным сотрудником стал в 1948 г. Тогда же новый институт получил прекрасное экспедиционное судно “Витязь”, на следующий год вышедшее под руководством Л.А.Зенкевича в свой первый рейс. Шмидт, Расс и Богоров соорудили специальную ихтиопланктонную сетку, которую академик М.Е.Виноградов (тогда студент биофака) назвал ШмиРаБо [10]. В этом же рейсе “Витязь” вышел в открытый океан, и с глубины около 8000 м была доставлена первая в мире глубоководная рыба. Тогда папа начал изучать глубоководных рыб, став в этой области одним из первых в мире специалистов [11, 12].

* * *

Папа плавал на траулерах, на научно-исследовательских судах “Персее”, “Книповиче”, провел семь рейсов “Витязя” в Охотское и Берингово моря и Курило-Камчатские воды Тихого океана, и пять дальних плаваний на “Витязе” и “Академике Курчатове” в центральную часть Тихого океана (1957-1958), Индийский океан (1959-1960), юго-восточную Пацифику (1968), Карибское море и Мексиканский залив (1973). Был научным руководителем и последнего (65-го) рейса “Витязя” в 1979 г. вокруг Европы из Новороссийска в Калининград на вечную стоянку в качестве музея Мирового Океана.

Он любил рейсы, заполненные работой; собирал новый материал, и, не отвлекаясь, писал статьи в непременно одиночной каюте. С удовольствием и с некоторым удовлетворением, вообще ему несвойственным, рассказывал, что удалось найти, впервые установить, или доказать в той или иной поездке. Например, в Карибском рейсе (комплексном геолого-биологическом) по составу ихтиофауны (рыб, т.е.) удалось установить раннюю принадлежность Тихого и Атлантического океанов к единому океану. Мечтал поучаствовать в погружении…

К специфически-туристским объектам и сувенирам он относился скептически. Например, когда в Китае его повели в Музей Мао Цзедуна, где были собраны вещи “Великого Кормчего” (в том числе нижнее белье), и попросили оставить отзыв в книге почетных посетителей, он, недолго подумав, записал: “Никогда ничего подобного не видел”. А в Штатах, как все члены делегации, получив в подарок джинсы, бестактно захохотал.

За работой. Конец 40-х - начало 50-х годов.

Научные рейсы и командировки по возрасту разрешали ему все с большим трудом - требовалось медицинское разрешение, которого он добивался в упорной борьбе с диспансерными врачами. В свой последний рейс он вышел на “Келдыше” в 1986 г. в район “черных курильщиков” в северо-западной части Тихого океана. Последняя его командировка на НИС “Профессор Водяницкий” была в Стамбул (1992), где он выступал с докладом на Международном симпозиуме по экологии Черного моря. В статье, написанной и вышедшей в последний год папиной жизни, проанализированы причины оскудения рыбного ресурса Черного моря и предложены меры по исправлению ситуации [13].

* * *

В 1987 г. у папы был мелкоочаговый инфаркт миокарда. Кардиолог, приводя статистику (в больнице бывает 30% летальных исходов, а дома 70%), настоятельно рекомендовал лечь в больницу. Ответ был: “Я согласен, чтоб тебе было легче, но ни лечить себя, ни обследовать не позволю”. Легко было себе представить, как он бегает в больнице по лестницам и скандалит, рискуя попасть именно в 30%. Пришлось организовывать инфарктный режим на дому, который он использовал с толком: приходишь к нему и застаешь на стремянке под потолком - понадобилась какая-то конкретная книга именно с верхней полки. Вот в это тревожное время среди дня он звонит одной из нас на работу и сообщает, что ему очень плохо. Естественно, несешься и, не успев отдышаться, спрашиваешь, что плохо?! Оказывается, пару лет назад он с коллегами провел успешный эксперимент по пересадке икры трески из Балтийского моря в Черное. (Это были работы по акклиматизации.) И вот теперь наступил новый этап: 10 тресочек в бочке отправлены самолетом в Севастополь, в Институт биологии южных морей. Но беда в том, что самолет прибывает в Симферополь в субботу, когда институт не работает, и некому их встретить. И рыбки могут погибнуть! Надо немедленно, телеграфом, переслать севастопольским сотрудникам деньги на такси, и он уже им звонил, но пока не дозвонился, чтобы просить обязательно встретить эту бочку и довезти до аквариума именно в субботу - уж извините, что получилось во внерабочее время… Судьба этих тресочек сложилась благополучно: погибла только одна, остальные прекрасно себя чувствовали, а две выросли до каких-то невероятных размеров.

* * *

Впервые в туристическую поездку мы с ним поехали в Израиль, уже в 1996 г., когда он стал Соросовским заслуженным профессором и появились дополнительные деньги. Он неоднократно повторял: “Спасибо Соросу”. Деньги эти мы тратили именно на поездки (на Кипр, на Мальту, в Лион) и на медицину: папа плохо слышал и очень от этого страдал, поэтому мы покупали слуховые аппаратики, все более и более совершенные, но также все более и более дорогие.

Гидрологический отряд на борту научно-исследовательского судна “Академик Келдыш”. 1986 г.

Во всех городах и странах надолго останавливался в продовольственных магазинах и на рынках перед рыбными прилавками, изучая ассортимент и цены. В естественнонаучных и исторических музеях буквально прилипал к каждому экспонату и все про них вычитывал. И уж совсем невозможно было вытащить его из книжных магазинов.

В течение папиной жизни в доме накопилось безумное количество (17 шкафов по семи полок, от пола до потолка) книг, оттисков, научных журналов, а в последние годы - ксероксов. Мы бесконечно благодарны сотрудникам его бывшей лаборатории и заведующему C.А.Евсеенко, которые сочли необходимым сохранить собранную за XX век библиотеку и сумели основную ее часть (собственно по ихтиологии - 3.5 т) вывезти в институт, где она может быть полезна.

Еще были тонны общебиологической, географической литературы, масса справочников, включая медицинские, научно-популярные книжечки, жизнь замечательных людей и их идей, словари, путеводители. Бесконечные географические карты, атласы, рекламные и юбилейные буклеты издательств, морских и других научных учреждений мира. Он всегда помнил, где что лежит или стоит, и к нему имело смысл обращаться за любой справкой.

Первые ученики и аспиранты появились у папы еще до войны, и с тех пор выросло несколько поколений - более 30 талантливых кандидатов и докторов наук, за успехами которых он наблюдал с удовольствием и гордостью. Горевал, когда их жизнь кончалась (многие из них умерли раньше него).

С 1928 г. папа читал курсы: избранные главы биологии; зоологии позвоночных; эмбриологии; ихтиологии; - на Океанографических курсах ГОИНа, в Мосрыбвтузе, на факультете общественных наук Промакадемии им.Сталина. Несколько десятилетий, до 1987 г., читал спецкурсы на биофаке МГУ - мирового рыболовства; ихтиогеографии (увы, неопубликованный).

* * *

Папа был из одним из могикан - энциклопедистов начала века. Чего только он ни знал…

Не знал - химии, неоднократно жалел, что в студенческие годы не успел “взять курс”, поскольку необходимо было еще и зарабатывать. Был сильно близорук и немузыкален (о себе говорил, что узнает единственную мелодию: “тюк-тюк-тюк, разгорелся наш утюг”). А в живописи разбирался; владел несколькими языками; знал и любил историю, литературу; очень много читал - эволюция, зоология, анатомия, морфология, ботаника, история, география, экология. Называл себя библиофагом и испытывал дискомфорт, когда нечего было почитать на ночь или в дороге.

Но заставить себя прочесть книги Брежнева даже при необходимости посещения райкома перед какой-то зарубежной командировкой не мог, хотя был дисциплинирован. На всю жизнь он задал себе очень жесткую дисциплину труда и ее неукоснительно соблюдал. Считал своим долгом присутствовать на ученых советах, членом которых он был; и не просто присутствовать, а участвовать в работе (готовился к ним). Говорил: “Надо, значит, надо”. В 1950 г. на стоянке “Витязя” в Одессе он оборвался в корабельном лифте; по счастью, легко отделался - сломанной рукой и разбитыми очками. Рука срослась неправильно, по его настоянию ее повторно сломали, и уже правильно сросшуюся руку, но немножко кривоватую, разработал до такого состояния, что ежедневно на ней подтягивался. Каждый день делал утреннюю гимнастику (вплоть до своих 94 лет, когда врачи рекомендовали ее прекратить). Ежедневно он либо шел на работу, либо, если полагал свое присутствие в институте необязательным, садился за письменный стол, из-за которого вставал к книжным полкам, к папкам, которые у него располагались на всех стульях и диванах, к телефону или к обеду, и работал…

Работал он беспрерывно, как компьютер (но медленнее, из-за чего всегда был собой недоволен). Остались бесконечные таблицы, разложенные по разным папкам с надписями: Атлантический океан, Тихий океан, Индийский океан, Баренцево море, Черное море, Балтийское море, Каспийское море… - это для ихтиогеографии; Gadidаe или Clupeidae * - отряды, виды, семейства рыб - это для тома “Рыбы”, и вообще всякой систематики; лопающиеся папки с надписями Рыбьи яйца, или Оогенез, или Правило Расса - размеры икринок разных рыб, по широте (географической), по глубине, по температуре воды, - это биогеографическое правило [14], в дополнение к известному правилу Бергмана о размерах взрослых особей…

* Тресковые, сельдевые.

Мы, его дочери, не будучи специалистами в его науке, не можем судить о значимости сделанного и оставленного им. Можем только свидетельствовать, как это делалось - изо дня в день, из года в год, без перерывов на что-нибудь другое, интересное. Папа говорил, что научные работники вообще, и он, в частности, - уроды, ведь столько всего в жизни нужного и важного, а ему вот неинтересно… Сам он считал, что “кое-что удалось в сравнительной морфологии и эмбриологии, в систематике, в исследовании географического распространения, рыбных ресурсов рыболовства и акклиматизации”.

Похоже, пока ему нет равных в изучении размножения и развития морских рыб. Он был первым и главным в новом научном направлении - ихтиопланктонологии [15]. Плавучие икринки и личинки он назвал ихтиопланктоном, и этот термин с 30-х годов принят во всем мире. Количественные исследования ихтиопланктона оказались наиболее простым, эффективным и точным способом установления сроков, мест и условий размножения рыб. Они позволяли ориентировать разведку нерестовых скоплений (мурманских трески и сельди, мойвы, тюльки), охрану нерестилищ (каспийских сельдей), оценку эффективности нереста и урожая молоди (воблы, леща, каспийской сельди), а с первых (дальневосточных) рейсов “Витязя” оказались полезными для организации промысла минтая.

Папа занимался систематикой икринок и личинок морских рыб, используя установленные им географические закономерности строения рыб в раннем онтогенезе, и разработкой новой системы рыб, которую применил при написании тома “Рыбы” в семитомной “Жизни животных” (1971 и 1989). Описанные им впервые один новый род (Vitiaziella) и три новых вида (Vitiaziella cubiceps, Leuroglossus stilbius schmidti, Bassozetus zenkevitchi) вошли в систематику [15].

Вместе с коллегами, сотрудниками, учениками теоретически обосновал возможность акклиматизации и межокеанской трансплантации морских рыб - дальневосточных терпуговых, камбаловых, рогатковых в Баренцевом море, балтийской трески - в Черном, дальневосточных желтого горбыля, сельди-илиши и судака - в черноморско-азовском, а азовских хамсы и саргана - в Каспийском [16]. “Все советские ихтиологи - как теоретики, так и практики - должны быть благодарны автору за выпуск такой книги” [17]. Что-то из этого удалось осуществить для воспроизведения и пополнения рыбных ресурсов рыболовства.

К сожалению, Атлас океанографических данных Охотского и Берингового морей (с секретными картами) сожгли в I отделе ТИНРО, а такой же Атлас Желтого моря китайцы и вьетнамцы используют до сих пор. Специалисты считают чрезвычайно важной книгу Г.У.Линдберга, А.С.Герда, Т.С.Расса “Словарь названий морских промысловых рыб мировой фауны” [18]. Два ихтиолога и лингвист взялись за эпохальную “нетленку”, но Линдберг умер во время этой работы, и папа вытянул ее за двоих. В Словаре названия на сотне языков и наречий около 3000 видов рыб из 260 семейств.

Папе хотелось, чтобы всем были интересны его рыбы, и он писал про них не только научные статьи (350 штук), но и научно-популярные, в том числе и в “Природе”*. Мог рассказывать о рыбах и рейсах несильно образованным журналистам, не раздражаясь, старался, чтобы хотя бы мы - его дочери были пограмотнее: иваси - вовсе не сельдь, северная навага мельче и вкуснее дальневосточной, печень минтая ценнее тресковой, а глубоководные нототения и ледяная рыба водятся в Южных водах.

* Замечательный случай биологической связи рыбы и краба (1950. №7. С.68-69); Глубоководные рыбы дальневосточных морей (1953. №2. С.107-110); Пути обогащения ихтиофауны СССР (1958. №4. С.44-47); Рыбы самых больших глубин (1958. №7. С.107-108); Целакант - яйцекладущая рыба (1972. №10. С.110); Солоноватоводные рыбы, их разведение и акклиматизация (1975. №12. С.58-67); Оскудение рыбных богатств Черного моря (1994. №5. С.66-73).

Глубоководные рыбы Курило-Камчатской впадины, описанные Т.С.Рассом [11]:
1 - Leuroglossus stilbius schmidti Rass (длина 135.6 мм);
2 - Vitiaziella cubiceps Rass (длина 60 мм);
3 - Bassozetus zenkevitchi Rass (длина 662 мм).

Портреты двух rassi:
1 - Pseudonotoliparis rassi Pitruk [19],
2 - Lycenchelys rassi Andriashev [20].

Папу знали в Мурманске, Ленинграде, Калининграде, Одессе, Севастополе, Владивостоке, Петропавловске-Камчатском; в Норвегии, Дании, Турции, Англии, Индии, Японии, Австралии и Новой Зеландии, Штатах, Канаде, Мексике и Перу. Он был классик, долгое время живой, и поскольку был всегда, мы позволяли себе называть его птеродактилем. В 1991 г. к нему обратились за разрешением назвать новый вид Pseudonotoliparis его именем и прислали фотографию этой рыбы. Папа, разглядывая ее, нашел, что она на него похожа, и согласие дал. Так она и называется теперь - Pseudonotoliparis rassi Pitruk, 1991. Вообще, его фамилию носят еще четыре вида - Aphyonus rassi Nielsen, 1975, Scalpellum theorassi Zevina, 1975, Diaphus rassi Kulikova, 1961, Lycenchelys rassi Andriashev, 1955. Пусть бороздят океаны, размножаются. Было бы правильно, чтобы наряду с ними бороздил океан какой-нибудь, пусть маленький, научно-исследовательский корабль “Профессор Расс”.

Литература

1. Расс Т.С. // Зоологич. журнал. 1940. Т.19. Вып.3. С.510-515.

2. Промысловые рыбы СССР. М., 1949.

3. Расс Т.С. Мировой промысел водных животных. М., 1948.

4. Блох А.М. Советский Союз в интерьере нобелевских премий. СПб., 2001.

5. Крепс Е.М. Последняя экспедиция “Витязя”. М., 1983.

6. Волькенштейн М.В., Расс Т.С. // ДАН СССР. 1987. Т.295. №6. С.1513-1516.

7. Жизнь животных. Т.4. Рыбы. М., 1971; 2-ое издание - М.,1989.

8. Иванов Б.Г., Гептнер М.В. // Бюл. Моск. об-ва испытателей природы, отд. биол. 1999. Т.104. Вып.4. С.70-74.

9. Губерман И. Закатные гарики. Пожилые записки. М., 1999. С.67-69, 76.

10. Кан С.И., Богоров Г.В., Богоров Л.В. Вениамин Григорьевич Богоров. М., 1989.

11. Расс Т.С. // Труды Института Океанологии АН СССР. 1955. №12. С.328-339.

12. Расс Т.С. // Тихий океан. М., 1967. С.139-144, 228-246. (Переведен на английский и японский языки, удостоен Государственной премии 1977 г.)

13. Расс Т.С. // Вопросы ихтиологии. 2001. Т.41. №6. С.742-749.

14. Расс Т.С. // Труды Института Океанологии АН СССР. 1986. Т.116. С.152-168.

15. Евсеенко С.А., Парин Н.В. // Вопросы ихтиологии. 2002. Т.42. №5. С.714-720.

16. Расс Т.С. Рыбные ресурсы Европейских морей СССР и возможности их пополнения акклиматизацией. М., 1965.

17. Пузанов Н.Н. // Зоологический журнал. 1967. Т.56. №12.

18. Линдберг Г.У., Герд А.С., Расс Т.С. Словарь названий морских промысловых рыб мировой фауны. Л., 1980.

19. Питрук Д.Л. // Вопросы ихтиологии. 1991. Т.31. №5.

20. Andriashev A.P., Mecklenburg C.W. et al. // Amer. Fish. Soc. Bethesda. 2002. №1037.